Самым приятным времяпровождением было прослушивание радиопередач, таких как «Зеленый шершень» и «Одинокий рейнджер». В воскресные дни мы всей семьей собирали пазлы и слушали детективные радиоспектакли. Собрав головоломку, мы меняли ее на другую. Однажды я шел к родственникам, неся пять коробок с пазлами, чтобы обменяться ими. На карточном столе у бабушки и дедушки всегда были разложены пазлы – готовые или еще не собранные. Все домашние, проходя мимо, добавляли какой-нибудь фрагмент, и так до тех пор, пока пазл не был готов. Я любил читать книги, но из-за их дороговизны мне приходилось довольствоваться тем, что уже было на наших книжных полках. Там стояли в основном старые книги; так я прочел «Тома Сойера» и другую классическую литературу. Огромной радостью для меня было получение пенни по субботам. Карманные деньги я тратил исключительно на сладости.
Вспоминая, какие занятия заполняли мое детство, я думаю, что наша бедность была благословением свыше. Из-за нее мне приходилось постоянно что-то изобретать и придумывать, вовлекая в этот процесс и своих друзей. Конечно, это помогло мне развивать творческий подход к жизни, проникаться новыми идеями и научиться общаться. Сегодняшние дети – включая и моих собственных внуков – слишком много внимания уделяют компьютерам и электронным играм, пренебрегая живым общением. Когда я рос, телевизоров еще не было; вечерами родители читали книги или газеты, занимались своими хобби или прогуливались, а дети играли на улице под фонарями. Задолго до появления внутренних двориков и крытых площадок на крышах люди проводили много времени на крыльце, болтая с соседями. До изобретения кондиционеров звуки соседских разговоров и работающего радио из открытых окон далеко разносились вечерним ветерком. В те времена еще можно было услышать цокот копыт лошадей, везущих нагруженные телеги, и пыхтение моторов «жестянок Лиззи»[5]. Раздавались крики бродячих торговцев; звенели бидоны молочников, и гремели ящики развозчиков льда. Был слышен шорох угля, сыпавшегося с транспортера в угольные ящики.
Мои родители с раннего детства приучили меня к труду. Моей обязанностью было засыпать в печку уголь утром и вечером. Это нелегкая задача – надо выйти во двор, к дорожке, на которую угольщики сваливали доставленную кучу, потом перенести грязные пыльные куски угля в подвал, вооружиться лопатой и побросать уголь в печь. Работа согревала нас в морозные мичиганские зимы, но в доме всегда было холодно, особенно в сравнении с современными домами. Моя сестра Бернис до сих пор помнит, что по утрам, собираясь в школу, мы толпились у печной заслонки, чтобы хоть чуть-чуть согреться. Для отопления у нас был уголь, а для охлаждения – лед. Соседи выставляли в окнах листочки бумаги, на которых было написано, сколько льда им нужно. Однажды я ездил по городу вместе с другом, развозившим лед по домам. Мы таскали наверх глыбы льда весом по 25–45 килограммов и запихивали их в холодильники, предварительно передвинув молоко и еду, чтобы освободить место. Каждый холодильник был снабжен поддоном, куда стекал растаявший лед, и нам с сестрой часто приходилось вытирать залитый пол из-за того, что мы забыли вовремя вылить воду из поддона.
По примеру родителей я воспринимал труд как неотъемлемую часть жизни, как залог успешного дома и семьи. Наверное, Бернис всю жизнь помнила, как ненавидела вытирать пыль с перекладин обеденных стульев, но я не помню, чтобы она, будучи маленькой девочкой, когда-либо отказывалась выполнять свои обязанности по дому. В нашей голландско-американской общине по воскресеньям было положено ходить в церковь. Дети же, кроме того, посещали воскресную школу. Посещение церкви не было делом добровольным. Мы все искренне придерживались традиций реформатской кальвинистской голландской церкви и жили согласно набору строгих правил: чтить родителей, откладывать деньги на богоугодные дела, делиться с другими, быть честными, тяжко трудиться и бороться за чистоту помыслов. Мы не приступали к еде без молитвы, а закончив трапезу, читали главу из Библии.
Почти все магазины, лавки и мастерские по воскресеньям были закрыты. Употребление алкоголя по воскресеньям не приветствовалось, а танцы и даже походы в кино считались пустой и вредной тратой времени. В нашей общине большинство жителей придерживалось одного из двух вероисповеданий – реформатской американской церкви, которую учредили голландские иммигранты еще в колониальную эпоху, и христианской реформатской церкви, которая откололась от реформатской американской церкви по причинам, которые сейчас мало кто помнит. Наша семья посещала протестантскую реформатскую церковь, отделившуюся от христианской реформатской церкви. Она была самой строгой из трех церквей. Прихожане ее по воскресеньям, как правило, посещали и утреннюю и вечернюю службы, проходившие в храме из темно-красного кирпича.
Жесткая церковная скамья – мое самое раннее детское воспоминание. Непоседливому мальчишке, любившему спорт и уличные игры с друзьями, нелегко было усидеть на одном месте, слушая длинные молитвы и торжественные проповеди. Когда я повзрослел и начал ездить в церковь на машине с другом, мы нередко забирали бюллетень проповеди и уходили по своим делам, а потом показывали родителям бюллетень в доказательство того, что утром были в церкви. Хотя до зрелого возраста меня вряд ли назвали бы добросовестным прихожанином, я все же понял, почему вера и церковь так важны и почему к ним так серьезно относились в нашей голландской культуре. Даже в детстве я не сомневался в важности веры. В средней школе я уже отчетливо видел разницу между христианами и теми, кто не был христианином. Я просто чувствовал, что отношения между христианами отличаются большей теплотой, чувством общей цели и смысла, а также узами, которыми связывала нас вера. Я понял, что всей душой и телом принадлежу именно к христианам.
Мы были детьми и с удовольствием играли и развлекались, но это не отменяло того факта, что на дворе стояли тяжелые времена и мой отец был безработным. Он брался за любую случайную работу, лишь бы поддержать семью на плаву. В будние дни он грузил мешки с мукой у пекаря, а по субботам продавал носки и нижнее белье в магазине мужской одежды. Но при этом он никогда не жаловался на жизнь. Он был оптимистом, верил в силу позитивного мышления и проповедовал его, несмотря на то что его собственная жизнь оказалась не такой успешной, как он надеялся. Он с интересом читал тех же авторов, о которых я нередко говорю сегодня, – Нормана Винсента Пила и Дейла Карнеги, хотя у него было всего восемь классов образования. Он всегда говорил мне: «Ты создан для больших дел. Ты добьешься большего, чем я. Ты пойдешь дальше меня, ты увидишь то, чего я никогда не видел».
Сейчас мне кажется, что отец сильно расстраивался из-за того, что мое детство пришлось на тяжелое время экономического кризиса, но он никогда этого не показывал. Вспоминая, как он, излучая позитив и оптимизм, поддерживал семью, я надеюсь, что тогда, в детстве, сумел каким-то образом выразить ему свое восхищение. Еще больше я надеюсь, что смог стать подобным образцом для моих детей. Не стоит пытаться жить жизнью детей и внуков, но я и сейчас изо всех сил стараюсь помочь им реализовать их потенциал, чтобы их жизнь была успешной и полноценной. Теперь я очень хорошо понимаю, что отец хотел того же для меня.
